Гражданин преисподней - Страница 46

Так и случилось, только Феодосия, нетерпимая, как и все отступницы, бросила через плечо:

– Если бы не Божьи заветы, вы, наверное, и задницу бы себе не подтирали.

Вернулся Фуцел, отягощенный всяким добром. Первым делом он накинул Феодосии на плечи шелковый платок, очень роскошный, хотя и сильно побитый молью. Его можно было бы назвать свадебным подарком, только женщине, добровольно запродавшейся в рабство, никакая свадьба не грозила.

Затем пришла очередь расчетов с Кузьмой.

– Все, как ты просил, – сказал Фуцел с плохо скрываемой гордостью. – Внимательно проверяй и не говори потом, что тебя обсчитали…. Ведро водяры. Это вам на двоих.

– Попробовать можно? – немедленно отреагировал Юрок.

– Успеется… Пустое ведро вернешь. Хоть прямо сюда, хоть стражникам. Вот тебе нож.

– Слабоват будет. – Кузьма с видом знатока ощупал лезвие.

– Других нет. Вот секач. Вот ботинки. Будешь мерить?

– Это ему, – Кузьма кивнул в сторону пригорюнившегося Венедима.

– Ему любые сойдут. Разносит в крайнем случае… Вот дюжина иголок, катушка ниток, зажигалка, пуговицы.

– Ах, какие красивенькие! – восхитилась Феодосия. – Я тоже такие хочу.

– Дай сначала с ним разобраться! – отмахнулся Фуцел. – Ну как, в расчете?

– В полнейшем.

– Тогда по рукам.

Впрочем, руки друг другу они жать не стали, а только с размаха хлопнули ладонью о ладонь. Звонкий звук, возникший при этом, считался обоюдным подтверждением сделки.

Юрок между тем уже начал хмуриться, поскольку у Фуцела не осталось ничего, кроме небольшого тряпичного свертка, сильно попахивающего мазутом.

Старик, видимо, понимал состояние темнушника и специально тянул время, дабы усилить ожидаемый эффект. Он то расправлял кисти на дареном платке (некоторые из них при этом, правда, отваливались), то демонстрировал Кузьме действие зажигалки, выдававшей огонь лишь с пятой-шестой попытки.

Наконец Юрок не выдержал.

– Не трави душу, – взмолился он, – показывай, что там у тебя.

– О, высший шик! – Жестом фокусника старик развернул тряпку.

Оказалось, что в ней хранился небольшой курносый пистолет со звездочками на пластмассовых щечках рукоятки и запасная обойма к нему, полная тупорылых, поблескивающих медью патронов. Это было то самое табельное оружие, которым некогда владел участковый инспектор Жабоедов, впоследствии долго лечившийся от маниакально-депрессивного психоза. Уродливые и ненадежные самопалы, которыми вооружались темнушники, не шли ни в какое сравнение с этой изящной игрушкой.

– Клевая машинка! – Юрок от восхищения даже присвистнул. – Да за нее и пять баб не жалко!

– Ловлю на слове, – лукаво осклабился Фуцел.

– Где взял?

– Долго рассказывать. Для себя берег, да не пригодился. Видишь, все патроны на месте. Знал бы ты, как ваш папа Кашира его у меня клянчил… Пользоваться умеешь?

– Да уж как-нибудь разберусь. – Юрок осторожно взял пистолет в руки. – Жаль, патронов маловато.

– А ты их попусту не трать. Береги. В крайнем случае у меня в заначке немецкие имеются. Еще с прошлой войны остались. Калибр вроде бы тот. Авось и подойдут.

– Да, уважил ты меня, старче… Век не забуду. – На какое-то время Юрок утратил интерес ко всему, кроме своего вороненого сокровища.

– А ты, Божий человек, почему молчишь? – обратился к Венедиму Фуцел. – Я тебе должен что-нибудь?

– Ничего, благодарствую, – ответил светляк, не прикоснувшийся здесь ни к чему, даже к новым ботинкам.

– Как хочешь… Тогда давайте заканчивать. У меня еще своих дел полным-полно.

Наступил момент, о котором все знали заранее (а уж Феодосия – в особенности), но старательно делали вид, что это нечто малозначительное, не заслуживающее даже упоминания.

Фуцел принес из лабаза длинный железный гвоздь и слесарный молоток, а с Торжища позвали двух незаинтересованных свидетелей. Все это нужно было для того, чтобы закрепить факт купли-продажи человека, так сказать, официально.

В Шеоле не существовало писаных законов, а тем более нотариусов и все юридические процедуры совершались согласно здравому смыслу и традициям (по понятиям, как говорили темнушники).

Гвоздь продезинфицировали в водяре и предъявили для осмотра свидетелям. Когда его качество было удостоверено, Феодосия с тяжким вздохом оттопырила пальцем свое довольно миловидное ушко и приложила его к деревянному дверному косяку.

– Очки надень, если плохо видишь, – голосом, не обещающим в будущем ничего хорошего, посоветовала она.

– Обойдусь, – беспечно ответил изрядно выпивший Фуцел.

Руки у него дрожали изрядно, это было заметно еще в корчме, однако удар получился предельно выверенным как по точности, так и по силе – сказывались, наверное, навыки, приобретенные при взламывании киосков.

Феодосия стойко перенесла этот варварский ритуал, только слегка скривилась. А что поделаешь – надо терпеть. Сама напросилась. Тем более что в таком «приколоченном» состоянии ей предстояло пребывать недолго – всего пару минут.

Мужчины молчали, старательно отводя глаза. Можно было, конечно, сказануть что-нибудь глубокомысленное о превратностях судьбы, играющей человеком, как щепкой, или о надежде, которая, как известно, умирает последней, но ни у кого на это просто язык не повернулся. Всем хотелось поскорее покинуть эту нору, гнусную даже в понимании неприхотливого Кузьмы.

– Ну и хватит, пожалуй. – Выждав положенное время, Фуцел пальцами выдернул некрепко вбитый гвоздь.

Все это означало, что отныне Феодосия является такой же неотъемлемой принадлежностью данного жилья, как и любая другая находящаяся здесь вещь. Впрочем, имелось и одно весьма немаловажное различие. Вещь хозяин мог изрубить или сжечь, а за надругательство над рабом грозили крупные неприятности (хотя еще неизвестно было, кому из этих двоих уготована по жизни участь раба).